Был вынесен тридцать один смертный приговор, из которых двадцать семь были приведены в исполнение - их казнили прусские войска. По словам одного из очевидцев, видевшего работу расстрельных команд в стенах крепости Раштатт, пруссаки в точности выполняли их приказы, хотя возвращались с мест казни с лицами "белыми как мел".43
ГЕРМАНИЯ ЗВОНИТ
1848 год стал годом националистов. По всей Европе политические и социальные потрясения, вызванные революцией, переплелись с национальными устремлениями. Национализм был заразителен. Немецкие и итальянские националисты вдохновлялись примером швейцарских либералов, чья победа над консервативным Зондербундом в 1847 году открыла путь к созданию первого швейцарского федерального государства. В южных землях Германии республиканские националисты даже формировали добровольческие бригады, чтобы сражаться вместе с протестантскими швейцарскими кантонами. Итальянский революционный национализм, в свою очередь, будоражил амбиции хорватов, чьим главным националистическим органом, в отсутствие согласованного хорватского литературного идиома, была выходившая в Дубровнике на итальянском языке газета L'Avventura. Немецкий национализм стимулировал чешское патриотическое движение. Национальная идея была настолько сильным заклинанием, что европейцы могли получать викарное возбуждение от национальных дел друг друга. Либералы в Германии, Франции и Великобритании стали энтузиастами польской, греческой и итальянской свободы. Национализм был потенциально радикальной силой по двум причинам. Во-первых, националисты, как либералы и радикалы, претендовали на то, чтобы говорить от имени "народа", а не короны. Для либералов "народ " был политическим сообществом, состоящим из образованных, платящих налоги граждан; для националистов он обозначал этнос, определяемый общим языком и культурой. В этом смысле либерализм и национализм были идейными кузенами. Действительно, национализм в некоторых отношениях был более инклюзивным, чем либерализм, чьи горизонты ограничивались богатой, образованной и преимущественно городской элитой. Национализм, напротив, по крайней мере в теории, охватывал всех до единого членов этнического сообщества. Здесь прослеживается тесная связь с демократической ориентацией радикализма середины века; не случайно многие немецкие радикалы стали бескомпромиссными националистами. Во-вторых, национализм носил подрывной характер, поскольку во многих частях Европы реализация национального видения предполагала фундаментальные преобразования политической карты. Венгерские националисты стремились отделиться от содружества народов под властью Габсбургов; ломбардские и венецианские патриоты страдали от габсбургского правления; поляки мечтали о воссоздании Польши в границах 1772 года - некоторые польские националисты даже призывали к "возвращению" Померании. Греческие, румынские и болгарские националисты мечтали сбросить иго османской империи.
Если национализм подразумевал политическую дезинтеграцию монархии Габсбургов, то в Германии его направленность была интегративной, он стремился спаять воедино разрозненные части якобы единого немецкого отечества. Как именно будет выглядеть новая Германия на практике, было неясно. Как единство новой нации будет сочетаться с правами и полномочиями традиционных монархий? Сколько власти будет сосредоточено в руках центральной власти? Возглавит ли новый германский союз Австрия или Пруссия? Где будут проходить его границы? Эти вопросы вызывали бесконечные споры и дебаты по мере развития революции. Национальный вопрос обсуждался во всех канцеляриях и законодательных органах немецких государств, но главным театром публичных дебатов стал национальный парламент, открывшийся 18 апреля 1848 года в церкви Святого Павла во Франкфурте-на-Майне. Это собрание, состоящее из депутатов от всех немецких земель, избранных на основе общенационального избирательного права, поставило перед собой задачу разработать конституцию для новой объединенной Германии. Интерьер парламентской палаты, элегантной эллиптической ротонды, был задрапирован в национальные цвета, а доминантой служила огромная картина "Германия" художника Филиппа Вейта. Монументальная аллегорическая работа Вейта, написанная на холсте и висевшая перед органной ложей в главном зале, изображала стоящую женскую фигуру , увенчанную дубовыми листьями, с отброшенными путами у ног; позади нее восходящее солнце пробивается сквозь трехцветное полотнище национального флага.
Отношение прусских властей к национальному проекту по необходимости было двойственным. Поскольку националисты бросали принципиальный вызов власти германских территориальных корон, они признавались подрывной и опасной силой. Такова была логика кампании, развернутой против "демагогов" в послевоенные годы. С другой стороны, прусские правительства в принципе не возражали против создания более тесной и сплоченной политической организации германских государств, если этот процесс отвечал властно-политическим интересам Берлина. Именно по этой логике Пруссия поддерживала Таможенный союз и выступала за укрепление конфедеративных механизмов безопасности. К 1840-м годам это последовательное и корыстное стремление к большей межтерриториальной сплоченности предполагало более тонкую реакцию на национализм, чем это было возможно в ближайшие послевоенные годы: если национальными чувствами можно управлять, если их можно кооптировать в некое партнерство с прусским государством, то национальный энтузиазм - это сила, которую можно культивировать и использовать. Разумеется, такая политика могла принести плоды только в том случае, если националистов удавалось убедить в том, что интересы Пруссии и Германии в целом - это одно и то же.
В 1840-х годах идея союза между Пруссией и либеральным националистическим движением казалась все более правдоподобной. После войны 1840-41 годов и кризиса 1846 года, связанного с будущим этнически смешанных герцогств Шлезвиг и Гольштейн на границе с Данией, умеренные либералы по всей Германии все чаще обращались к Пруссии как к заменителю слаборазвитых механизмов безопасности Конфедерации. Пруссия должна встать во главе Германии", - сказал Фридриху Энгельсу в 1843 году гейдельбергский профессор Георг Готфрид Гервинус, добавив, однако, что сначала Берлину придется провести конституционную реформу. Либеральный журнал Deutsche Zeitung, основанный в мае 1847 года, прямо выступал за стремление к единству Германии путем активной внешней политики, которая должна была быть достигнута за счет союза между прусским государством и националистическим движением.44
Обращение к национальным чаяниям занимало видное место в первых реакциях прусского короля на революционные потрясения марта 1848 года. Утром 21 марта, через два дня после восстания и ухода армии из столицы, уполномоченный королем плакат передал следующее прорицательное объявление:
Сегодня для вас начинается новая и славная история! Отныне вы снова единая великая нация, сильная, свободная и могущественная в самом сердце Европы! Веря в вашу героическую поддержку и ваше духовное возрождение, Фридрих Вильгельм IV из Пруссии поставил себя во главе движения за искупление Германии. Сегодня вы увидите его верхом на лошади среди вас с почтенными цветами немецкой нации.45
Конечно, прусский король появился в полдень в трехцветной нарукавной повязке (некоторые говорят о поясе в национальных цветах), с национальным флагом за спиной, который держал в руках член берлинского стрелкового клуба. На протяжении всей этой любопытной прогулки короля по столице речь шла о нации. Студенты приветствовали проезжающего короля как нового германского императора, а Фридрих Вильгельм периодически останавливался, чтобы обратиться к зрителям с речью о важности происходящих событий для будущего немецкой нации. Чтобы донести эту мысль до людей, в тот вечер с купола королевского дворца был поднят красно-черно-золотой флаг. В приказе, направленном в военное министерство, сообщалось, что, поскольку король отныне полностью посвятит себя "германскому
